Запрещается коммерческое использование текста. При воспроизведении ссылка на автора и на сайт обязательна.

М.Н. ПИСЦОВ-АРАЛЬСКИЙ

ЗА УБЕГАВШИМ МОРЕМ

• Воспоминания – это единственный рай
• из которого нас никто не может изгнать
• О. Бальзак

Совсем низко у самой воды самолет выпустил шасси, и через минуту его затрясло от соприкосновения с этой грешной землей.

Я еще не знал, что в это мгновение попаду в так удививший меня удивительный и удивленный мир, с которым я буду связан долгие-долгие годы.

Молчаливые сонные солдаты с равнодушием роботов разгрузили самолет и он, так и не выключивший двигатели, рванулся к светлеющему горизонту, унося за собой уже надоевший за эту ночь гул.

Ниоткуда взявшийся автобус, желтый и пыльный как все вокруг, подобрал нас и, перевалив через горушку, открыл перспективу. Вытянутый залив, закрытый от моря косой Фонарной, лежал зеркалом в тишине раннего утра. Далеко вправо два барака, перечеркнутые в торце столовой - общежитие «Березка» и возвышающийся среди пустыни 3-х этажный белого кирпича лабораторный корпус - наш работный дом. Ну и, конечно, заборы, заборы и колючка,… далеко не верблюжья. «Был месяц май», и по обочине цвели чахлые маки и низкие, крепенькие, прямо из песка торчавшие, желтые тюльпанчики.

«До 30…до 40», - командовал солдатом-водителем, сопровождавший нас режимный подполковник. Нырок под открывающийся шлагбаум и мы дома - на «Березке».

ЗАМПОЛИТЫ

Политотдел жил своей независимой и беспокойной жизнью. Ежегодная, а, точнее, каждая командировка для укрепления дисциплины в группе «усиления» и получения ею высоких научных результатов усиливалась замполитом. Среди всей этой серой вереницы любителей поручкаться людей не было ожидаемого однообразия, разве что все были с эмблемами ракетчиков, и каждый блистал по-своему.

В первую мою командировку нас заорганизовывал подполковник Харистов. На следующий же по приезде день было проведено до обеда партийное собрание, после обеда – комсомольское и перед ужином - общее собрание группы. Были выбраны партийное, комсомольское и профсоюзное бюро.

Эта необыкновенная активность партийца объяснялась довольно просто. На носу был дембель. Харистов, как говорится, уже сидел на лопате и таким образом пытался оттянуть свой конец. Но жизнь в пустыне брала свое. Там даже думать жарко. И, не видя со стороны начальства поощрения своей суеты, он быстро завял. Мир сузился до мышиного глазка, и партийная дисциплина отлетела, как душа от бренной шелухи. Выпив перед ужином свои 250 водки (не давать политработникам спирт было в командировке неписаным правилом) и, взяв колоду замусоленных карт, он обходил женские комнаты с заманчивым предложением: «Ну, давай перекинемся в «дурочка». Если ты выиграешь, ты меня берешь, а если я, то я тебя беру». Потерпев и здесь фиаско, он погрузился в чтение газеты «Красная звезда», о чем регулярно докладывал по утрам: «Вчера я читал до 24⁰⁰. Отставить, до 24⁰⁵».

х  х  х

В следующий заезд группу усиления опекал подполковник Табасов. Тихий, безобидный, давно понявший жизнь человек. Свою военную карьеру он начал на Камчатке. Осмотрелся, оценил перспективу и, оттолкнувшись от сопок, медленно и с необыкновенным упорством начал свой путь на запад. Правда, путь этот пролег через все гарнизоны вечной мерзлоты. Опаленный дыханием Севера и загорелый до синевы под одноименным сиянием, он даже здесь в степи в июльский полдень так и не мог найти в себе силы раздеться дальше майки.

Памятуя опыт прошлой командировки, руководство группы поспешило нейтрализовать так присущую этому армейскому звену активность. Но Табасову не стоило ничего объяснять. За плечами уже не умещались опыт службы в отдаленных гарнизонах, заброшенных частях, разборок с женсоветами и длинная череда противоречащих друг  другу и самим себе командиров.

Утром «уазик» привозил заказанную им накануне прессу и, аккуратно разложив ее на столике дежурного, он на этой же машине уезжал в городок, где, купив в военторге бутылку водки, шел к убегающему морю, садился на пирс, пауком торчавшим из пересыхающего залива, и смотрел в даль. В пустыню. А что пустыня? Та же тундра, только горячая.

В политотделе Табасов был соседом Харистова по кабинету. Утро начиналось однообразно. Табасов разворачивал свежий номер «Красной звезды», а Харистов с мукой приступал к созданию проекта постановления очередного партийного собрания. Через час бесплодного труда Харистов обращался к Табасову:

- Слушай, Н.К., а как бы связать научные задачи части с последним постановлением Пленума ЦК по сельскому хозяйству?

• - А, что оговаривать частности! Ставь пузырь, я тебе все напишу.
• - За пузырь и я напишу.
• - Ну, и пиши.

х  х  х

Подполковник Китов по прозвищу Вась – Вась служил в политотделе с младых ногтей. Начав с комсомольской работенки, он затем плавно пересел на партийного конька.

Задачу заместителя начальника группы усиления по политической части он понимал правильно. Не надоедал, но и не оставался в тени. Был в курсе пикантных мелочей нашей бытовухи, но и не сплетничал. Пытался везде слыть своим парнем.

Звездный час его настал в испепеляющем июле, когда в комнате невыносимо душно, на улице невыносимо жарко, а сонмы мух преследуют тебя везде, а уж в столовой упасть в тарелку - их постоянная мушиная забава. Вот тут – то обычно и выползает она, дизентерия, сея недоверие к ближнему, отменяя рукопожатия, фрукты и застолья.

В этот год пока было спокойно. Но вот техничка после очередной утренней уборки туалета громко возмутилась неаккуратностью мужчин и начала приземленно комментировать состояние этого помещения, а ежели культурным языком, то последствия чьей – то диареи.

Случившееся не минуло ушей начальства. «Эдак, глядишь, и в «греческом зале» не оттянешься», - обдало их горячей волной, перекрывшей даже здешнее пекло. Нужно было срочно найти и изолировать.

Кто самый свободный в командировке? Кому нечего делать в экспедиции? Кто мучается бездельем, если трезв? Естественно, политработник. «Я найду» – робко сказал Вась – Вась и устроил засаду.

К обеду нарушитель чистоты был пойман. Им оказался чудаковатый капитан Розов. Худой, остроносый, всегда непонятно что говорящий, он накануне, выпив по настоянию искавшего компании соседа 100 грамм казенки, убежал в барханы кормить хлебом юрких, черных, обжигающих раскаленным песком лапки жуков – чернотелок. Придя в себя и проголодавшись, он вернулся в «Березку» и съел за один присест две банки какао на сгущенном молоке. Результат последнего не замедлил сказаться. Зрить в корень никто не стал и, захватив курс теоретической механики, Розов отправился в инфекционное отделение госпиталя готовиться в спокойной обстановке к осенней сессии заочного отделения института. А вокруг санитарной машины, увозившей счастливчика, кружил Вась – Вась и возбужденно говорил: «Это я его поймал. Это я его поймал».

Казалось бы, все обошлось. Но из искры уже разгорелось пламя. К вечеру было проведено массовое дезинфекционное мероприятие. Трезвых не было на пять дней вперед. На крыльце общежития сидел постоянно хмельной, но всегда в рабочем состоянии электрик Коронин и тренькал на балалайке. Рядом пытался сидеть техник Панкин и, обхватив балясину, пел: «Балалаечка без струн, кто играет тот дрестун».

х  х  х

В следующий заезд наш политический кругозор расширял подполковник Берзин, мнивший себя эстетом и пытавшийся к каждому более или менее знаменательному застолью написать стихи. Постоянно находясь в состоянии поэтической эрекции, он ходил и бубнил в поисках рифмы, как тот влюбленный в корову крокодил из известного мультфильма.

Но пробыл он в командировке недолго.

Перед очередными танцами, в час, когда луна, утратив желтизну, встала над Фонаркой, а первые звезды обрели яркость, он подогрел интерес к прекрасному полу гидрашкой. Достигнутая кондиция упростила выбор дамы и, выйдя на звуки музыки, он уже через минуту скрипел песком по выщербленному бетонному пятачку. По окончании танца в благодарность за блистательный, по его представлению, тур и в надежде на известное продолжение, он попытался поднять фемину на руки, но, не справившись с управлением, со стоном осел и, разбитый жестоким радикулитом, был еле доведен в ракообразном состоянии до казенной койки.

Через три дня его отправили на фанерном щите самолетом в родную часть.

х  х  х

Всю эту вереницу «инженеров человеческих душ» завершил полковник Дьяков М. А., невысокий, даже мелкий, с тщательно оберегаемым заемом и легко уловимым прононсом одной из многочисленных малых автономий Российской Федерации.

Его любимой формой партийной работы с массами была политинформация, а любимой темой этой еженедельной лоботомии – постоянные успехи сандинистского фронта в Никарагуа. Окончание в названии этой банановой республики ему никак не давалось. Так мы его и звали: «Наш Никарага».

Военная служба Никараги долгое время была связана со здешними местами, где он и достиг своего апогея в должности начальника политотдела части. А «начпо» в здешних краях уже являлся величиной. Посему приглашение на туй по случаю окончания партконференции этого бывшего приморского города он воспринял как должное и с едва сдерживаемой радостью: халява всегда желанна, а если она с водкой, то вдвойне.

На партийные деньги гуляли с размахом, упакованным в национальные традиции. Дьякову, как почетному гостю, старейшины преподнесли глаз зажаренного к этому событию барана, с соответствующим значением: чтобы не просмотрел зарю коммунизма и первым оповестил о наступлении светлого завтра соратников по партии, беспартийных активистов и далее оставшуюся часть «великой нации - советский народ».

Дьяков сдержанно и с достоинством поблагодарил, поставил тарелку с глазом среди незнакомых закусок и поднял стакан с араком местного разлива. Но никто не потянулся навстречу. Из наступившей тишины на Дьякова выжидающе смотрели карие глаза аборигенов. «Ешь», - зашипел сидящий рядом бывалый, видавший здесь и не такое, инструктор политотдела, - «Ешь глаз». Дьяков вздрогнул, пытаясь въехать в услышанное, и, немного помедлив, робко взял глаз в рот, обвел всех взглядом и, через силу сглотнув, замер. Глаз дошел до середины пищевода и остановился. Назад его уже не пускал Дьяков, а вниз он не шел сам – видимо, ужаснулся, разглядев политработника изнутри. Не помогала и водка. Мир сузился до отдельно взятого бараньего глаза и на нем сосредоточился.

 Ощущение «третьего глаза» не проходило весь вечер. Не прошло и на следующий день, и еще через один, и только на третий день притупилось, смягчилось и, наконец, исчезло совсем. Мир снова обрел краски. Дьяков ожил, повеселел и уже не с грустью, а с любопытством стал оглядываться на унитаз.

Стряхнув пережитое и вновь обретя сановность, Дьяков с удвоенным усердием взялся проводить линию партии в жизнь. Провести эту линию он решил и в жизни нашего гарнизона. Собравшись с духом (с одной стороны, не повстречать бы женсовет, с другой – не подцепить бы какую заразу), он прилетел на наш «райский» островок посреди ультрамаринового моря. По дороге в штаб он думал о наболевшем: «Ну, да, не все гладко. Я в курсе. Продукты не качественные? Зато в достатке. Питьевая вода плохая? Зато подвозим бесперебойно. Вы же знаете, мы коммунизм строим. А на стройке какой порядок? Да что я все оправдываюсь! Посмотрим, что скажет зам. по науке».

 В кабинете заместителя командира части по научной работе полковника Хоревского Л. П. он устало сел под потолочный вентилятор, ловким движением поправил соскользнувший заем и, достав из кармана горсть разнокалиберных таблеток («Все на мне. Все на мне!»), крутанул головой в поисках графина. Угадав его желание, Хоревский открыл дверь и крикнул в коридор: «Дежурный! Стакан воды», а увидев выбежавшего навстречу старшего лейтенанта, выразительно щелкнул пальцем по шее. Офицер заметался по кабинетам. Но со спиртом проблем у нас не было никогда, и минуты через три он поставил перед Дьяковым наполненный до краев граненый стакан. Дьяков закинул таблетки в рот и сделал большой глоток. Замер, согнулся и засипел на выдохе: «Это, что? Спирт?». «Вы же знаете, Михаил Алексеевич», - с участием заметил Хоревский, - «У нас здесь с водой всегда проблемы. Вот так и мучаемся».